Memories_ch_28_rus

Глава 28.

Одеяло послушно укрывает Беккета. Я старательно расправляю белую мягкость, стараясь не оставить просвета – ночами даже летом бывает очень холодно. Завтра может быть дождь, и мне приятно представить, что Беккет будет нежиться в тепле, пока по окну бьют капли. Треплю рыжую челку, улыбаюсь счастливо. Никаких проблем у тебя, маленький братец, никаких забот. И никто тебя у меня не пытается украсть. Пока ты только мой Беккет.

Он лишь зевает в ответ на мои мысли и сворачивается под одеялом в клубок. Я прикрываю за собой дверь, оставляя его в безмятежном детстве, защищенного перьями и солдатиками.  Пусть играет, пока может. А я, вновь оказавшись одна, ощущаю пустую злобу. Не разрушающую, не кричащую, как обычно, но лишь уютно дрейфующую в сознании. Мои движения отточены и легки, а я не ощущаю своего тела.  Я так глубоко внутри себя, что связи с реальностью почти порушены.



Дядя Джек возвращается домой первым. Я в библиотеке, на втором этаже, где я погружаюсь в истории, лечу себя словами, а его шаги возвращают меня из спасительного путешествия по книге. Уснувшая было злость напоминает о себе. Я глубоко вздыхаю – дядя Джек не виноват, как громко бы он не гремел на кухне чайником.

- Дядя? -  Он оборачивается, протягивая мне дымящуюся чашку. – Шатаешься по дому в ночнушке, бездельница? – шутливо интересуется Джек, когда я принимаю напиток. Его доброта остужает меня, и я не могу найти обидного ответа. Переминаюсь босыми ногами и улыбаюсь глупо. Милый дядя Джек.

- Мне не спиться, а большие книги в спальню носить нельзя.

Я прищуриваюсь на миг, представляя маленькую коллекцию, которую папа позволяет нам с Мари хранить в нашей комнате. Только те книги, которые можно читать маленьким девочкам. Если кто случайно зайдет к нам, не возникнет и подозрения, что родители позволяют нам знать что-то лишнее. Только мы все равно знаем.

- А я надеялся, что ты прибежала послушать как прошел вечер.

Дядя подмигивает мне, не замечая, как я вздрагиваю всем телом, а чай грозит пролиться мне на колени. Но из вежливости я должна спросить, для Дяди Джека это ведь тоже первый званый вечер в этом городе. Я только разеваю рот, стремясь проявить живейший интерес, как дядя уже продолжает.

- Знаешь, не мое все это. Я человек простой. И, к тому же, женат. В общем, как только дамы утратили ко мне интерес, стало очень скучно. Ты ничего не пропустила.

Ничего не пропустила, это точно. Все, что мне было нужно, я увидела, а вот дядя меня не приметил, очень хорошо. Может, в этот момент он поедал нужный гусиный паштет, а может просто уснул где-то в уголке, не смотря на музыку и разговоры.

- Дориан пишет, что любит тебя.

Я старательно поддерживаю разговор. Не знаю, на что я надеюсь. Может, что он подготовит меня к тому, что я и без того знаю? Даже если бы дядя просто попробовал смягчить удар, заготовленный для меня Маркиссой, мне стало бы легче. Но Джек, вероятно, и не видел ничего, не обратил внимания. Мари постоянно танцует. Но сердце девушки не обманешь.

- Ты загоняешь Стрелу насмерть, ты ведь знаешь, что она не голубь?

Я не отвечаю, поглощаю чай, морщась, обоженная. Горло и небо горят, но я беспокоюсь, что  грань, после которой я не смогу остановить свою речь, слишком близка. Решительно отставляю чашку  «спасибодядяджек» и поднимаюсь, собираясь уйти.

Неожиданно Джек хватает меня за руку  -  ладонь его горяча, нагретая, должно быть,  чаем через тонкий фарфор.

- Фелисити, если что-то беспокоит тебя…

Можно попросить дядю прогнать священника или вырезать оленя из кости. Можно даже представить себя им, когда хочется избавиться от одноглазой. Но некоторые вещи девочки говорят только девочкам.   Некоторые вещи пахнут духами и фантазиями. Даже в запрещенных папиных книжках. Поэтому я улыбаюсь бегло, отказываюсь от помощи дяди. В этот раз точно, справлюсь сама.

В комнату я поднимаюсь чинно, подозреваю, что дядя следит за мной. Не выдать волнения. Ох, сколько раз мне еще придется пытаться это сделать! Сколько еще раз не выйдет..

Закрываю дверь за собой, не хлопнув, не ударив рукой. Миг еще – аккуратная. Но вот снова, кидаюсь в кровать, в подушку лицом, рычу и плачу. Потому что Беккет все же не Мари. И потому что Дориан не ошибается, и как бы ни был благодушен дядя Джек, все еще может кончиться плохо. Ведь завтра – «дурной день осени».

На ощупь зажигаю свечу. Нам нравится запах воска, а запах керосина – нет. Потому в своих комнатах мы по-прежнему держим свечи, и пальцы мои обожжены.

Что это, альбом? Черные клинья букв рвут бумагу, уничтожают ее невинную белизну. Злые слова, которые девочки не говорят ни дядям, ни сестрам.  Ожоги на пальцах заливает чернилами. Я в своей наивысшей точке. Впервые за вечер мне и впрямь хорошо. Подушка в чернилах. Запах чернил опьяняет и я не обращаю на звук шагов, наполняющий дом. Ни на секунду не могу оторваться из текста. Даже когда входит Мари.

- Я тебя видела.

В отсветах волосы Мари отливают рыжим. Что-то связано с этим цветом. Что-то, что говорил Дориан.
- Я тебя тоже.
Мне достаточно лишь изобразить поворот головы, чтобы сестра убавила  боевой тон. Она становится вкрадчивой.

- Фели, ты думаешь, я тебя разлюблю? Из-за парочки танцев?
Хохочет одноглазая, улюлюкает.
- Дело не в танце – впервые я кричу на Мари-Клариссу, и это чувство мне не нравится. Но остановиться я не в силах. Я ждала этого момента весь вечер.
- Танцев! Танцев?! Я видела твои глаза, как ты смотрела. Он тебя целовал? Скажи правду, Мари! Целовал?!
Могу восхититься своей позой. Глаза восхитительно сияют яростью, волосы разметались. На свеженаписанный текст падают чернила, но я не обращаю внимания. Я бьюсь в ярости и восхищаюсь собой.
- Поцелуи! – Маркисса вскидывает руки, как мама.
- Фели, не говори, пожалуйста, глупостей. Сядь.
Я вижу, что она нервно оглядывается, но ей хватает илы воли не срываться на меня. Хвост конвульсивно дергается в такт моему.
Неохотно, ощерившись, я сажусь. Чернила текут с бумаги прямо на простыню. Мари берет мою голову в ладони.
- Глаза закрой.

Губы Мари мягкие и теплые. Я подавляю желание отшатнуться. Нужно ощутить, изведать то, что Мари мне показывает. Иногда объяснения бывают беззвучными. Правда иногда – это просто движение соленых губ, пахнущих чужаком. Я успеваю понять, что мне приятно, до того, как Мари отталкивает меня.
- Видишь, ничего особенного.
Я гляжу на нее, застигнутая врасплох пониманием произошедшего. То, что мы делаем – плохо и я знаю об этом. То что мы делаем, это особенно, невероятно и важно. И это неправильно, где-то в самом зачатке. Но это ради правды, которую я сама хотела. Потому, я не спорю с Мари. Я ничего не отвечаю.
- Я не собираюсь замуж. Потанцевала и все. Завтра пойдем с тобой поворачивать реку, как и собирались.
- То есть ты не бросишь меня? – обида и сомнение все еще в голосе. Мари сбрасывает платье с тощих плеч.
- Даже если я выйду когда-нибудь замуж, ты останешься моей сестрой. Навсегда.
Она поворачивает лицо ко мне и улыбается. Я вижу, что страх отпускает ее.
- Мы же близнецы.
- Ох Маркисонька! Прости меня!
Обнимаю сестру, ласкаюсь, бодаю головой словно крупная кошка.
- Дориан написал ужасные вещи! Я хотела сказать тебе, папе, а потом… Я увидела тебя! Я так испугалась, что опоздала!
- Глупышка Фели. – Мари качает головой и машинально гладит мою спину. – Глупая дурочка Фели.


День разорван напополам. Утром Мари – глупая как я, вечером – больше и выше, и как-то иначе. Мари почти влюблена или уже совсем влюблена. Это не изменит нас, Фелимари, как говорит Дориан, но изменит ее.
Сестра готовится ко сну. Расчесывает волосы, расправляет их по подушке. Я отворачиваюсь. Записка кузена под подушкой. Закрою один глаз, покажется, что все хорошо. Я все придумала, как всегда, а Мари по-прежнему рядом. Но закрою другой – все изменилось, как ни крути. Было лето, но осень уже на пороге. Не моя Мари. Поглядываю через плече – спит, прикрыв рукой живот, улыбается. Любишь – отпусти, строго говорю себе я и закрываю оба глаза.
Плохие предчувствия наоборот.
Мне снится, что я стою на вершине горы, а папино пальто развевается за спиной. Все горит. Алые языки пламени пожирают лес, дома, рисунки и перья. Птицы вылетают из леса, словно кометы, хвосты их пылают. В руках у меня кумачовый флаг. Я размахиваю им, разгоняю золу и пепел. В волосах моих копошаться искры.

Все за любовь.